клуб "Билингва"

В Москве существует клуб "Билингва", в котором под эгидой сайта "Polit.Ru" регулярно проводятся лекции на политико-социологическо-исторические темы. 8 февраля 2007 года там выступал и я (чем очень горд, так как приглашение выступить на этой площадке - немалая честь). Текст лекции они стенографируют, а потом выкладывают в Интернет. Здесь приводится этот самый стенографический текст, с самыми минимальными исправлениями. Что я говорил, то и написано. Лекция называлась "Естественная смерть северокорейского сталинизма".

Сразу небольшое предуведомление на счет «смерти корейского сталинизма» – я виноват, что плохо изложил свои планы. Дело в том, что речь пойдет не о каких-то прогнозах, не о том, как умрёт северокорейский сталинизм. По моему мнению, северокорейский сталинизм уже скончался тихой и незаметной смертью. И современную Северную Корею совершенно странно считать сталинистской страной.

Наверное, нужно начать с того, что представляла из себя Северная Корея в её «классическом» варианте. Примерно с начала 1960-х гг. Ким Ир Сен почти разрывает отношения с Советским Союзом и начинает маневрировать между Советским Союзом и Китаем, фактически получая помощь от обеих стран и в то же время игнорируя политические советы, давление и указания с обеих сторон, т.е. усваивает то, что хочет, но не усваивает то, что считает не соответствующим корейской специфике.

В результате формируется очень специфическое общество, которое, как я думаю, будут изучать столетиями как суперсталинистское общество, т.е. Сталина там точно «пересталинили» (не знаю, какой здесь должен быть правильный русский глагол). Несколько штрихов, о чем идёт речь (об этом можно говорить долго, но у нас сегодня тема немного другая; однако о «стартовой» ситуации надо сказать).

Тотальный информационный контроль. В Северной Корее с начала 60-х гг. являлось уголовно наказуемым преступлением (формально и сегодня является уголовно наказуемым) иметь дома радиоприёмник со свободной настройкой. 5 лет лагерей просто за факт обнаружения радиоприёмника у вас дома. Практически полное отсутствие любых информационных обменов. Т.е. даже советские газеты, например, «Правда» или китайская «Женьминь жибао», разумеется, тоже шли в спецхран – они и сейчас идут в спецхран.

Любое нетехническое зарубежное издание может находиться только в спецхране. Для самой молодой части аудитории нужно, наверное, объяснить, что такое «спецхран». Это значит – специальные отделы библиотек, где вы можете работать, если вам это разрешила политическая полиция, проведя проверку вашей благонадёжности. За всю историю советско-корейских отношений только порядка 2 тыс. северокорейских студентов училось в Советском Союзе. По Китаю статистики у меня нет, но полагаю, что цифра примерно такая же, т.е. почти полное отсутствие обменов. Разумеется, отсутствие каких-либо частных, туристических поездок за границу.

Жёсткая распределительная система. Т.е., естественно, ликвидация всех видов частной экономической деятельности в конце 50-х гг. С 1957 г. переход на карточки, а с конца 60-х гг. – тотальная карточная система. С конца декабря 1957 г. вводится запрет (причем он реально действовал) на торговлю зерновыми на частных рынках. Это было сильно подсудное дело. Надо учитывать специфику корейского питания: 80-90% всех калорий корейцы получали и получают (речь идет не о южных корейцах, толстеньких, питающихся мясом и пр.) из риса, кукурузы и ячменя. Частная торговля всеми этими зерновыми продуктами строжайшим образом запрещается. К концу 60-х гг. карточная система становится всеобъемлющей. И примерно с 1970 г. в северокорейских магазинах нельзя купить абсолютно ничего: это просто распределительные пункты.

Существует очень сложная система иерархии. Люди получают от 900 г зерновых в день (это рабочие на тяжелом производстве) до 100 г зерновых (это на каждого младенца меньше полугода или года, не помню точно). Самая типичная норма – это 700 г зерновых на работающего человека, 350 г – на иждивенца. Сверх этого – 4 раза в год по полкило мяса, 2 яйца в месяц и т.д. Я говорю о хороших временах. Всё это соблюдалось очень жёстко.

Рынки, правда, вопреки часто встречающимся утверждениям, существовали всегда, но частное сельскохозяйственное производство было либо запрещено, либо ограничено. В частности, можно было иметь, например, куриц, но из животных ничего крупнее. Приусадебный участок: 30 кв. м в городах, до 100 кв. м (т.е. 1 сотка) – в деревнях. Много на этом не вырастишь. А то, что выращивали, продавали по совершенно запредельным ценам. Я хорошо помню, что одна курица в Пхеньяне в середине 80-х гг. (когда я там жил) стоила чуть больше половины месячной зарплаты, 2/3 зарплаты. Понятно, что за такие деньги не напокупаешь.

Жёсткий контроль за передвижением населения. Для поездки за пределы родного уезда, т.е. района, требовалось специальное разрешение (теоретически это всё ещё существует). Разрешение оформлялось примерно так же, как в советские времена оформлялась поездка в Болгарию. Нужно было получить заверенное приглашение: у тебя дядюшка, и ты хочешь к нему съездить. Там сложная система, я опишу типичную ситуацию: в не совсем соседнем районе (нет общих границ с вашим районом) есть дядюшка, который хочет увидеть вас, любимого племянника. Он посылает приглашение, заверенное в местном Управлении внутренних дел. Вы идете по треугольнику администрация-профком-партком. С этой бумагой вы идете во второй отдел местного муниципального совета. Они примерно неделю обсуждают, можете ли вы поехать к дядюшке, потом выдают вам бумажечку со штампом. И только с этой бумажечкой вы можете получить билеты и поехать к дяде. Но это хороший случай. Потому что если вам хочется поехать в столицу революции – в город Пхеньян – или в приграничные районы, то там нужны более серьёзные разрешения, которые утверждаются Пхеньяном, и ждать их нужно около месяца. Причём на протяжении большей части истории Кореи частным лицам эти разрешения не выдавались.

Ещё очень важный момент – это система народных групп. Т.е. все население страны было объединено в начале 60-х гг. в группы взаимного контроля, я бы сказал – в группы «взаимного стука», численностью 30-75 человек в каждой. Практически говоря, это квартал в деревне или подъезд, если это большой многоэтажный дом. Каждая такая группа имела свою начальницу (типично женская должность, тётушкина), которая за небольшие деньги, а местами – на общественных началах (там тоже были градации) вела учет много чего там происходящего. В частности, вы не могли ночевать за пределами своего дома и не могли оставить кого-либо у себя ночевать, если вы до 10 часов вечера не сообщили своей начальнице, что «у меня ночует такой-то человек по таким-то причинам».

Причем периодически проводились обыски, выборочные проверки каждого такого квартала (и обычно 3-4 раза в год совместно с силами милиции, органов и администрации) на предмет соответствия правилам. Т.е. все ли ночуют, кто прописан, куда делись, кто не прописан, у ночующих – правильно ли выправлены документы, правильно ли заблокированы радиоприёмники. Потому что все радиоприёмники пломбировались, чтобы их нельзя было переделать так, чтобы слушать иностранное вещание. Все приёмники имели кнопочку «о великом вожде», другую кнопочку – тоже «о великом вожде» и третью кнопочку – «ещё о великом вожде», примерно такая система.

Так это всё работало, причем реально работало. Я прошлым летом довольно долго общался с одной из таких «тётушек». Она рассказывала о своих буднях, как она разоблачила страшную ситуацию, как у них обнаружился не запломбированный приемник. Времена были уже либеральные, начало 90-х гг., 5 лет за это уже не давали, просто всех – в высылку в сельскую местность пожизненно за обнаружение. А в другой раз она разоблачила вообще очень серьезное экономическое преступление. У них был столяр, который делал трюмо, судя по описанию, типичные советские трюмо 60-х гг. (было, да и во многом остается, сильное советское влияние на быт). Он делал: маленькая тумбочка, зеркала – хорошее трюмо. Продавал он их аж по 10 тыс. вон, это громадные деньги, 5-7 годовых зарплат. У народа, естественно, при такой системе – скрытая инфляция – огромное количество денег на руках, несмотря на периодические денежные реформы (не у народа, а у его части, о которой мы сейчас будем говорить). Его разоблачили и тоже выслали за незаконную частную предпринимательскую деятельность. Она, начальница «народной группы», бдительно заметила, что он какие-то деревяшки весь день таскает, и сообщила. Они там каждую неделю ходят местному участковому докладывают, что у них в группе происходит. Вот такая система.

Полнейшая информационная изоляция. Официально считается, что страна процветает. На денежках, на купюрах написано «Не завидуем никому на свете», т.е. «мы самые счастливые, живем лучше всех». Южная Корея официально считается адом. 7 млн безработных (т.е. около 30% безработицы) – чушь собачья, конечно, ничего такого нет. В школьных учебниках предлагают решить задачи… я пересказал одну из таких задач (я – честный человек, не давал ссылок на оригинал), что в бедном южнокорейском городе такое-то количество детей просит милостыню, а такое-то количество детей чистит обувь американским солдатам, какая пропорция детей чистит обувь американским солдатам? Задачка четвертого класса. Мне позвонили товарищи из одного американского журнала, которым попалась моя заметка на глаза, и сказали: «А вы уверены, что это так? Мы хотим роцитировать, но дайте нам источник». Я честно пошел смотреть первоисточники и обнаружил, что примерно 1/4 часть всех задач в северокорейских задачниках (я, естественно, обычно северокорейские учебники по математике не читаю, я только ради такого случая и почитал) производит такое впечатление. Там то про страдающих, то про то, сколько литров крови для продажи американским империалистам сдали голодающие студенты, если каждый сдал по столько-то крови, сколько танков сожгли героические дяди из народной армии (каждый помногу жёг, далеко до них панфиловцам) и т.д. В такой атмосфере люди жили.

Всё так и существовало. Гигантская милитаризация, которая, видимо, всё и подкосила. При этом изначальная стартовая ситуация в Северной Корее была достаточно благополучной. Конечно, вся эта система была экономически очень неэффективной. Но на протяжении десятилетий северокорейская дипломатия великолепно лавировала между Советским Союзом и Китаем, шантажируя обе стороны, во-первых, отказом от своего нейтралитета в советско-китайском конфликте, а во-вторых: «если что случится, то тут же американцы…» Несмотря на то что их ни в Пекине, ни в Москве никогда особенно не любили. Если вам скажут, что северокорейский режим – это советская марионетка, то – да, марионетка на начало 50-х гг. А к концу 50-х гг. глаза бы Кремля эту марионетку не видели, т.е. ненависть там была. Это, наверное, единственный режим, по поводу которого все – от крайнего диссидента до секретаря ЦК – думали примерно одинаково. Но приходилось поддерживать из геостратегических соображений.

В начале 90-х гг. ситуация изменилась. Рухнул Советский Союз, прекратились субсидии, льготные поставки нефти и энергоносителей (что очень важно), прекратилась закупка некачественной северокорейской продукции, за которую по бартеру, по клирингу отправляли достаточно качественные вещи, и т.д. Блокады как таковой со стороны советской не было, политического эмбарго не было, просто советские, венгерские и прочие экс-социалистические товарищи сказали: «Хотите автобусы, истребители? Отлично! Платите по мировой цене в твердой валюте, а иначе – ваша проблема».

И тут система начала меняться. Обнаружилась очень любопытная вещь. Система тотального контроля, тотального наблюдения все-таки очень дорогая, особенно в сочетании с гипермилитаризацией экономики. Оценки разные, потому что, естественно, все секретно. Северная Корея не публикует никакой экономической статистики (вообще никакой) с начала 60-х гг., почти ничего, кроме демографической. Демографическая статистика просочилась при довольно смешных обстоятельствах, о которых нет времени рассказывать, но просочилась не потому, что они этого хотели, а так нечаянно получилось. А основная статистика не публикуется. Похоже, что уровень милитаризации примерно соответствовал уровню Советского Союза (может, чуть поменьше) времен Второй мировой войны. И таким был уровень военного бюджета на протяжении десятилетий.

Система стала валиться. Для народа это примерно совпало со смертью Ким Ир Сена, хотя реально первые признаки кризиса проявились, когда Ким Ир Сен был ещё жив. Что произошло. Во-первых, с точки зрения народа, стали задерживать выдачу продуктов по карточкам. Еще в 70-е гг. произошло первое сокращение норм выдачи продуктов, сказали, что «поскольку империалисты бряцают, ястребы сгущаются, то нам необходимо уменьшить количество выдачи, что мы добровольно, все, как один, добровольно откажемся от одного дня из пятнадцати в пользу нашей армии». Второе сокращение было в конце 80-х гг. А где-то с 1992 г. пошли реальные задержки в выдачи риса. Его выдавали раз в 15 дней, и вдруг люди приходили в назначенный срок, а риса не было: «Приходите потом».

Кстати, я говорю «рис», но это неточно. Реально чистый рис получал только Пхеньян, и то не весь. В провинции никакого риса не видели – ячмень, кукуруза, потому что карточки выдавали на «зерновые». А какие именно зерновые – это особый вопрос. И посольство всегда очень интересовалось соотношением риса, кукурузы и ячменя в пайках, потому что это был очень важный показатель стабильности – раз, и политического значения того или иного района – два. Т.е. если в данной провинции дают аж 30% пайка чистым рисом, значит, это важная провинция, а если там риса нет, значит, эту провинцию списали, сочли политически неважной. А если доля риса в пайках выросла, значит, там началось что-то интересное, надо приглядеться внимательнее.

Стала исчезать выдача пайков. Официальная северокорейская версия: главная проблема – это катастрофические наводнения 1996 г. Наводнения действительно были и действительно большие. Впрочем, они ударили и по Южной Корее, и в результате Южная Корея осталась без лука и практически без капусты. Я в это время там находился. Народ очень нервничал, цена на капусту выросла в 8 раз, газеты писали о том, что лук срочно закупается и вот-вот будет, чуть ли не сводки, где корабли с луком, – вот и всё, что случилось на юге. На севере был удар куда серьёзнее. Но проблема в том, что развал карточной системы начался до наводнения. Наводнения просто усугубили ситуацию.

Известно, что для того чтобы выдавать нормы по карточкам, необходимо иметь примерно 5,5 млн т зерновых в год. Реально Северная Корея в худшие годы, во второй половине 1990-х гг., собирала примерно 3,5-4 млн т зерновых, т.е. нехватка составляла 1,5-2 млн т, или около 1/3. Примерно с 1995 г. хроническое недоедание начало превращаться в массовый голод. 1996-1999 гг. – это годы массового голода в стране. По-видимому, это крупнейшая гуманитарная катастрофа на Дальнем Востоке со времён Большого скачка в Китае. Количество жертв голода не установлено и, видимо, не будет установлено в обозримом будущем с полной достоверностью. Оценки – от 250 тыс. человек (это цифра, которую признали сами северокорейцы) до 2,5 млн человек (это цифра одной из благотворительных организаций, вероятнее всего, сильно преувеличена). Я бы сказал, что, наверное, справедливы оценки американских демографов – 600-900 тыс. excessive deaths, т.е. «излишних смертей» на протяжении 1996-1999 гг. Население – 23 млн, т.е. мы имеем 3-4% населения, которые умирают на протяжении этих трёх лет в результате голода и связанных с ним болезней.

Возникает вопрос, почему же северокорейское руководство не пошло на радикальные реформы? Казалось бы, через границу находятся Вьетнам и Китай, взял и скопировал. Дело в том, что существует одна очень большая проблема, которая кардинально отличает Северную Корею от Вьетнама и Китая, – это существование Южной Кореи. Разница в уровне дохода на душу населения между Северной и Южной Кореей – 10-30 раз, зависит от того, как считать. Когда в одной половине страны возможность есть мясо несколько раз в год является признаком хорошей, стабильной жизни, а в другой половине страны меняют машины каждые пять лет – это очень серьёзно.

Совсем другое в случае с Китаем. Конечно, китайцы отлично знают, что американцы живут лучше. Но это процветание другого народа, с другим прошлым, другой историей. А здесь мы имеем ту же самую нацию, говорящую на том же самом языке. Вдобавок пропаганда десятилетиями долбит, что это один и тот же народ. Невозможно проводить рыночные реформы, когда в стране запрещены мобильные телефоны, когда для доступа к интернету необходимо иметь личное разрешение главы государства (а это именно так, я не рассказал о северокорейском интернете – времени не было, могу рассказать потом), когда для поездки по каким-то делам в другой уезд ты должен получить разрешение «треугольника» и полиции. Какие китайские реформы? Плюс ещё важный момент. В рыночной экономике люди будут всё больше зависеть от результативности труда, всё меньше от исполнения официальных команд и громких выступлений на собраниях.

Но если начать китайские реформы в Северной Корее, уже через несколько лет информация о южнокорейском процветании распространится по стране. Вдобавок люди будут меньше бояться, выйдут из-под контроля государства с частными, получастными организациями. Разумеется, в Китае та же проблема. Но китайцы понимают, что если они завтра начнут демократическую революцию, лучше им от этого жить в близкой перспективе не станет, наоборот – будут нестабильность и проблемы. Вступить в США в качестве 51 штата, штата China, они тоже определенным образом не могут.

В Северной Корее ситуация другая. Северокорейское руководство должно помнить, что над ними всегда висит угроза, условно говоря, восточно-германского сценария, и они этого боятся. Потому что если они ослабят контроль, очень велик риск того, что система рухнет, а если система рухнет, то им, скорее всего, будет очень и очень грустно. Кроме того, всё-таки это не либеральная Восточная Германия, это 150-200 тыс. политзаключенных, это довольно большое количество смертных приговоров за политику (известно много случаев, я лично знаю большое количество историй такого рода). В общем, есть ещё основания бояться ответственности: что они не просто потеряют власть, а кто-то ещё и ответит за реальные или не совсем реальные преступления. Кроме того, ясно, что в случае объединения капитализм в Северной Корее будут строить не неожиданно прозревшие секретари обкомов, которые сказали в Советском Союзе и во многих других странах «Мы теперь все поняли, что были не правы», а менеджеры из Samsung’а и LG, которые приедут, и с ними конкурировать практически невозможно.

Всё это вместе означает, что северокорейская элита (а это достаточно адекватные люди; в отличие от народа, они отлично понимают ситуацию) осознает, что у них нет выхода, они его не видят. Они, условно говоря, едут на тигре: понимают, что опасно, а как слезть – не знают. Они не видят выхода из ситуации. Они видят, что если они начнут реформы китайского образца – сметут. Причем сметут так, что костей не соберёшь. Часто приходится слышать от них вопрос, его и мне задавали (самое смешное, что я езжу в Пхеньян, несмотря на достаточно известную репутацию, клейма ставить вроде негде, отдельная песня, почему езжу), и всем задают: «А что случилось в Восточной Европе с бывшими партийными работники и прочими ГДРовскими руководителями?». Этот вопрос слышишь так часто, что понятно, что он там крутится в головах власть предержащих постоянно. Они боятся.

Соответственно, с начала 90-х гг. политика была такая. После небольших экспериментов с реформами – никаких реформ, продолжать удерживать ситуацию, дробить любые попытки политической самоорганизации, не допускать любой не контролируемой государством деятельности. Но случилось интересное: система стала разваливаться снизу. Эта замечательная система, лишившись финансов, лишившись поддержки сверху, стала валиться снизу. Как? Я уже начал говорить. Люди перестали получать карточки. Некоторое время люди ждали, тем более что им все время обещали: «Вы немного подождите, немного потерпите. Всё будет в порядке, сейчас великий вождь, руководитель нам все организует, все будет замечательно». Но время шло. Обещанные корабли и грузовики с рисом и ячменем не появлялись, народ начал мереть. А тот, кто не начал мереть, начал задавать вопросы: «А как же крутиться?». И люди начали крутиться.

Ситуация немного напоминает Советский Союз самых ранних постперестроечных лет. Проблема в том, что в Северной Корее коллапс государственной индустрии был практически полным. Есть разные оценки, но, по-видимому, встало до 3/4 всей северокорейской промышленности. Люди ходили на работу. Но они приходили на работу, садились к недействующим станкам и сидели там положенные часы, не получая за это ничего. Понятно, что они стали искать какие-то другие выходы.

Во-первых, начался гигантский рост частной торговли самого разнообразного вида. Практически в это время рухнул контроль на корейско-китайской границе. Как недавно заметил один американец, хорошо знающий ситуацию, эта граница открыта примерно настолько же, насколько граница между США и Канадой сейчас. Северная Корея и раньше не контролировала границу, с расчётом, что если кто-то бежал в Китай (желающих бежать к Мао Цзэдуну в Китай было не так много в былые времена), то люди рано или поздно вылавливались китайской полицией, выдавались обратно северокорейцам и несли суровое заслуженное наказание. Скрыться им было невозможно, и делать им там было нечего. Но с начала 90-х гг. Китай стал притягательным местом, люди начали уходить туда, потому что они стали работать, стали там находить работу за 1-2 доллара в день, что очень много для Северной Кореи, потому что ныне по «чёрному» курсу зарплата в Северной Корее – 1-2 доллара в месяц. Они стали там жить и работать. Среди них много женщин, которые начали выходить замуж за китайцев и т.д. Стала развиваться челночная торговля, отходничество и активнейшая контрабандистская деятельность.

Примерно 1996 г. – это взрыв рынков. Рынки до этого существовали, но они были жестко контролируемые и небольшие. И вот, рынки захлестнули корейские города. Есть такая шутка, которую мне недавно довелось слышать от северокорейцев, – что в Северной Корее всё очень просто, есть северокорейцы двух видов: либо те, которые заняты торговлей, либо те, кто мертвы. Помимо продажи-перепродажи гуманитарной помощи, которая стала поступать, контрабанды, изделий, которые могли стать и становились объектами контрабанды, помимо элементарного массового растаскивания на цветные металлы государственных предприятий (это привело к тому, что сейчас при всем желании запустить эти заводы нельзя, потому что все, что можно было продать на сырье в Китай, уже продано 10 лет назад) – помимо всего этого стало расти собственное мелкое производство. Т.е. крестьяне, игнорируя запреты, начали возделывать вместо одной сотки большие участки земли. Стали появляться частные мелкие мануфактуры, практически классические мануфактуры рассеянного типа. Т.е. из Китая ввозились образцы одежды, расшнуровывались, расшивались, с них делались выкройки и шились точно такие же образцы. Капитализм пошел снизу.

Я в последнее время много общался с людьми, связанными с торгово-фарцовочной вещью, и в глаза бросаются три фактора, которые способствовали успеху человека в этом неожиданно обрушившемся на всех цунами низового капитализма в Корее. Во-первых, большую роль играла связь со старым чёрным рынком, потому что какое-то количество спекулятивной деятельности было и раньше. У одного из моих знакомых по этому проекту мать работала в столовой и постоянно изымала, продавала казённые продукты – хорошо знакомая советская ситуация.

Вторая часть – было полезно иметь какие-то связи с властью. Хотя был очень важный момент: власть следила за тем, чтобы чиновничество непосредственно бизнесом не занималось. Существовали постоянные инструкции, что чиновников, которые начинают торговать на рынках, следует наказывать, однако связь чиновничества с госаппаратом была все-таки очень важна. Но самым важным была связь с заграницей. Практически во всех цепочках, которые я за это время проследил, ситуация такая, что они начинались и кончались за границей – в основном, в Китае, очень редко – в Японии. Кроме того, сильное большинство частных торговых предприятий, состоящих из одной семьи, были созданы в итоге на китайские деньги.

Конкретный пример. Приехали родственники из Китая в 1990 г., жить было уже плохо, но ещё не катастрофически, и попросили её купить для перепродажи сушёного минтая, рыбы, сколько-то там связок. Барышня купила и увидела, как это здорово, что она на этих связках минтая сделала больше, чем за несколько лет работы учительницей начальных классов, и занялась этим делом всерьёз, взяв изначально частный кредит у своих китайских товарищей, родственников – и вперед. Другая барышня работала немного по другой схеме, но тоже очень похоже. Она на границе у контрабандистов-оптовиков закупала китайские сигареты и везла их в Пхеньян, где сдавала в валютные магазины, кстати, вполне официально.

Вы можете спросить: «Вот тут Ланьков рассказывал о каких-то ужасах контроля. Как это? У них и народная группа, и полиция… Почему не реагируют?» Рядовое чиновничество очень быстро обнаружило интересную вещь. Оно изначально очень сильно пострадало от голода. У честного чиновника низкого звена шансы умереть от голода в 1996-1997 гг. были очень большими. Соответственно, те, кто верили инструкции и жили по закону, – умерли либо перевоспитались. А те, кто не жили по закону, поняли, что когда барышня едет с большим количеством сигарет, у неё можно взять 2 пачки, можно 3. А потом эти пачки обменять на две бутылки рисовой водки, а одну на сколько-то мяса (я не знаю сравнительных категорий). Как в России жидкая валюта – самогон, так там это всё-таки табак, потому что это страна, где курят все мужчины. А на остальное – риса на семью на неделю, если это Marlboro, фальшивое китайское.

Соответственно, началась гигантская коррупция. Фактически все установления, о которых я рассказывал, перестали соблюдаться примерно с 1997-1998 гг. именно потому, что низовое чиновничество в принципе не может жить на зарплату. Но, с другой стороны, берёт, берёт и берёт. Более того, в последние годы появилась новая тенденция. Если раньше просто «стригли» торговцев за право торговать на рынке, за право возить товары (повторяю, это все противозаконно, абсолютно «серая» зона), сейчас ты можешь откупиться от достаточно серьезных неприятностей. Например, поймали тебя с радиоприёмником, причем слушающим «Голос Америки». Раньше это было очень серьёзно: 5 лет за приемник, а за «Голос Америки» – и 10, и 15 лет могли дать. Причем любопытная особенность северокорейской карательной системы – человек не знал своего срока. Потому что он, конечно, на суде не присутствовал, его увозили, но потом иногда в качестве приятного сюрприза освобождали. А сейчас ситуация такая, что ты даешь определённую сумму – и всё забыто, прощено. И сейчас рассказывают, что можно даже получить обратно радиоприёмник, если сумма соответствующая.

Откупиться стало можно от очень серьёзных неприятностей. Потому что оказалось, что у правительства нет денег для того, чтобы кормить всю эту орду надзирателей и контролеров. И как только это произошло, они стали использовать старые законы не столько для личного обогащения… не слишком они обогатились, они массе в своей тоже балансируют на грани голода, как и их подчинённые, не надо воображать их как жирных котов – такие есть, но их не так много.

С другой стороны, естественно, на этом фоне стала формироваться новая северокорейская буржуазия, такие «чернорыночные» воротилы. Сейчас средний торговец оперирует очень небольшими суммами. У него в обороте, если это оптовик, от 500 до 1000 долларов максимум. Но появились люди, у которых капиталы измеряются десятками и даже сотнями тысяч долларов. Их очень мало, но они есть.

Начала очень активно появляться новая сфера обслуживания. На любом рынке стали появляться частные столовые, которые в последнее время попытались взять под контроль, частные гостиницы, места, где можно надежно оставить товар под охраной. Т.е. потихоньку стала развиваться новая инфраструктура частного бизнеса. И всё это, повторяю, происходит в абсолютно «серой» зоне, притом что правительство в 2002 г. провело определённые реформы. Во-первых, оно сейчас изо всех сил пытается отыграть назад. Во-вторых, почти все, что я рассказываю, практически никак официально государством не признается, но, тем не менее, это все существует. Т.е. людей, которые живут в старой социально-экономической системе, каждый день ходят на государственную работу, получают продовольствие по карточкам, до недавнего времени было очень мало.

Правда, сейчас ситуация несколько изменилась. В результате исключительно умелого маневрирования, играя на американо-китайских и китайско-южнокорейских противоречиях, северокорейским товарищам удалось опять вернуться к старой схеме получения достаточно гарантированных, хотя и скромных платежей из-за рубежа. Т.е. они сейчас получают большую китайскую (китайцы не хотят коллапса северокорейской системы) и южнокорейскую помощь. И того, и другого, в общем, достаточно сейчас для того, чтобы избежать голода, т.е. население, в принципе, кормится, минимум калорий большинство людей опять стало получать. Воспользовавшись этим, они сейчас предприняли попытку восстановить карточную систему в её полном объеме – это в конце 2005 г. – и опять восстановить все старые правила. Т.е. сейчас проходят инструкции о том, что торговать вредно, неправильно, что нужно усилить идеологическую работу. Периодически проводятся кампании отлова на рынках в стиле Андропова. Сейчас, по новым правилам, с конца прошлого года, на рынках может торговать только иждивенец, т.е. человек, не имеющий официальной работы, иначе говоря, не тот, кому полагается 700 г зерновых, а тот, кому полагается 350 г. Какие-то попытки «откатить» обратно, безусловно, существуют.

Но по большому счету в этой старой системе сейчас живет явное меньшинство населения. Это жители полупривилегированных городов, в первую очередь Пхеньяна, члены полупривилегированных групп: часть чиновничества (но только часть), часть армии (опять-таки не вся, армия велика), часть полиции и службы госбезопасности, а также члены их семей. Эти люди по-прежнему ходят на официальную работу, по-прежнему получают официальные рисовые пайки и т.д. А основная масса крутится.

Причем возникло очень серьёзное новое неравенство. Традиционно северная часть Северной Кореи считалась очень бедным районом. Это было место ссылки, туда ссылали ненадёжные элементы, было очень плохо там оказаться. Но обнаружилось, что рост частной торговли привёл к тому, что именно Север стал не процветать, но, по крайней мере, чувствовать себя существенно лучше. Контрабанда, отходничество в Китай (в отдельные моменты в Китае находилось до 200 тыс. северокорейских нелегалов, это очень серьёзная цифра для страны с населением 23 млн), всяческая нелегальная, полулегальная экономическая деятельности привели к тому, что по некоторым измеримым параметрам некогда бедный север начинает всё более и более опережать некогда богатый Пхеньян. Например, по количеству видеомагнитофонов.

По оценкам, на севере видеомагнитофонов на руках примерно в два раза больше, чем в Пхеньяне. А видеомагнитофон – это очень серьёзно, причем политически. Потому что, помимо всего прочего, во многом рухнула и старая система информационного контроля. Если отчасти справедливо сказать, что Советский Союз разрушили коротковолновые приёмники, то Северную Корею во многом разрушают видеокассеты. Потому что идёт активный ввоз видеокассет, южнокорейских, естественно. Народ это всё смотрит и видит южнокорейскую жизнь. Он не очень верит тому, что видит, потому что северокорейский кинематограф всегда приукрашивал северокорейское существование. Но, в принципе, он видит и то, что подделать невозможно в принципе. Т.е. они, конечно, не верят, что у всех есть машины, – такого быть не может, но что в Сеуле много высотных домов – это из фильмов очевидно. Понятно, что нового Сеула для пропагандистских целей не построишь. У людей потихоньку начинают возникать сомнения. Причём не просто возникать, а, видимо, большая часть н