Репрессивный аппарат и контроль над населением в Северной Корее

До начала девяностых годов внешний мир практически не знал ничего о том, что происходит в северокорейских тюрьмах. Единственным источником информации была небольшая брошюра венесуэльского поэта Али Ламеды, которому удалось, побывав в северокорейской тюрьме, вырваться оттуда на свободу. В середине 60-х годов он работал в Пхеньяне корректором выходящей там на испанском языке литературы и в сентябре 1967 года был арестован вместе с ещё одним иностранцем, своим сослуживцем. Им было предъявлено обвинение в шпионаже в пользу США, судя по всему, абсолютно ложное. В чем заключалась действительная причина ареста Али Ламеды – сказать достаточно сложно, возможно, в этом со временем разберутся корейские исследователи, но возможно и то, что это так навсегда и останется тайной: в таких делах письменных свидетельств обычно не оставляют, а с течением времени будет все меньше шансов найти живых участников этих событий.

После года пребывания в тюрьме, кратковременного освобождения и нового ареста Али Ламеда предстал перед судом. Как и на предшествовавших суду допросах, от Али Ламеды потребовали признать свою вину и покаяться. Он отказался и потребовал защиты и открытого процесса, но судья популярно разъяснил ему, что подобные требования являются буржуазными, и, разумеется, отклонил их. После пятиминутного совещания суд приговорил Али Ламеду к 20 годам тюремного заключения как агента ЦРУ. В тюрьме, однако, он провел только 7 лет и в 1974 году был освобожден в результате активных хлопот самых разных деятелей – от "Международной амнистии" до румынского диктатора Николае Чаушеску.

Однако, ситуация стала меняться в начале девяностых годов, когда на Юг перешло несколько человек, имевших самое прямое отношение к северокорейской карательной системе. Среди них можно назвать нескольких бывших заключенных: Ан Хёк (находился в лагере в 1987-1989 гг., бежал на юг в 1992), Кан Чхоль Хван (попал в лагерь ребенком, по принципу семейной ответственности, в 1977-1987 гг., бежал на Юг в 1992), Ли Сун Ок (отбывала наказание в 1986-1992 г. в женской тюрьме в Кэчхоне, перешла на юг в 1995). Среди перебежчиков был и бывший охранник, Ан Мён Чхоль, который в 1987-1994 гг. служил в охране концлагерей для политических заключенных. Их рассказы позволяют составить достаточно полное представление о том, как же протекает жизнь северокорейской тюрьмы.

Картина, которая возникает из их воспоминаний, достаточно однозначна. Лагерь – это царство голода и непосильного труда.

Хотя все свидетели покинули лагеря до начала продовольственного кризиса, который поразил Северную Корею в начале девяностых, постоянный голод уже тогда был частью повседневной жизни заключенных. Голод использовался и как средство контроля: еда была главной формой поощрения, а лишение ее – главной формой наказания.

Несколько особняком стоит оценка, которую без ссылок на источники высказал Р.Каган, оценивший это количество в 300-400 тысяч, но он, видимо, включил в число заключённых и тех, кто находится в "районах действия постановления No.149" и в "особых районах объектов диктатуры".

Первая волна террора обрушилась на страну в конце пятидесятых годов, и была связана с наметившимся тогда отходом Ким Ир Сена от ориентации на СССР. Жертвами репрессий тогда часто становились специалисты, получившие подготовку в СССР и в силу этого со скепсисом относившиеся ко многим идеям Ким Ир Сена, да и вообще, как говорили тогда в Корее, "заражённых ревизионистской идеологией". В конце 1950-х годов Ким Ир Сен отозвал всех корейских студентов из Советского Союза. Дальнейшая их судьба оказалась печальной. Как рассказал автору этих строк бывший заместитель министра внутренних дел КНДР Кан Сан Хо, которому впоследствии самому пришлось бежать в СССР, для возвратившихся студентов был заботливо подготовлен специальный лагерь, в котором в течение нескольких месяцев проводилась их тщательная проверка. Выясняли, насколько они подверглись тлетворному влиянию ХХ съезда КПСС и ревизионистской политики Хрущева. С теми, кто оказался идейно стойким, поступили милостиво: их отправили в деревню на трудовое перевоспитание, по окончании которого позволили работать по специальности. Менее стойких ждала тюрьма, самых же ненадёжных попросту расстреляли.

Наверное, имеет смысл рассказать здесь о том, за что же человек может оказаться в северокорейской тюрьме. Сейчас информацию такого рода можно легко найти в многочисленных воспоминаниях перебежчиков, опубликованных в Южной Корее. Однако я бы хотел начать свой рассказ с тех случаях, о которых узнал сам во время своего пребывания в Северной Корее, бесед с северокорейцами и работавшими в Пхеньяне советским дипломатами. Надо сказать, что о подобных случаях упоминали не один раз.

Вот один из подобных эпизодов, о котором мне рассказал советский дипломат. На Пукчжинском алюминиевом заводе в 1977 году был один молодой инженер, человек способный и работящий. Он близко сошелся с нашими специалистами, стал брать у них литературу, несколько раз имел неосторожность выразить свою симпатию к СССР и даже как-то при свидетелях сказал, что "у СССР надо учиться". Он был арестован и публично расстрелян, как объяснили рабочим, за "низкопоклонство перед иностранщиной".

Другой случай, о котором автору стало известно во время пребывания в Пхеньяне в 1984/85 гг., произошел со студентом университета, мать которого работала закройщицей в ателье. Однажды ее арестовали прямо на работе и больше ее никто не видел. Через три дня и студенту, и его братьям и сестрам было приказано выехать в деревню. Несколько месяцев спустя приехавший из дальнего уезда человек привез письмо, в котором этот студент писал о своей жизни в ссылке. Ему и его семье приходится работать по 12-14 часов в день, а в их наспех построенном домишке ночами даже не тает лед. По-видимому, эта семья оказалась в административном порядке выслана в "район действия постановления No.149" или же "особый район объектов диктатуры".

Немало примеров такого рода можно найти и в воспоминаниях живущих сейчас в Южной Корее перебежчиков из КНДР.

Впрочем, подобные примеры можно приводить бесконечно. Ясно, что заметная часть тех людей, которые сейчас находятся в северокорейских тюрьмах, попали туда из-за проступков, которые ни в какой другой стране не были сочтены бы преступлениями. Ясно также и то, что другая, тоже немалая, часть северокорейских заключенных вообще ничего предосудительного (даже по весьма параноидальным меркам пхеньянского режима) не совершила, а оказалась там по принципу семейной ответственности, который проводится в КНДР в жизнь с последовательностью, не имеющей в современном мире аналогов.

Первым министром внутренних дел КНДР стал блестящий оратор, в прошлом – крупный деятель КПК и доверенное лицо Мао Цзэ-дуна Пак Ир У, но политический сыск с самого начала находился в подчинении Пан Хак Се – прошлом – советского корейца. Этот человек сыграл в северокорейской истории зловещую роль, став одним из главных организаторов репрессий 50-60-х гг. О том, что Пан Хак Се пользовался и пользуется неограниченным доверием Ким Ир Сена свидетельствует тот факт, что впоследствии он не только не разделил судьбу своих слишком много знавших советских коллег Ежова и Берии, но до самой своей смерти в 1992 году продолжал занимать важнейшие посты в карательной системе Северной Кореи.

В марте 1951 г. "отдел политической охраны" и некоторые другие отделы МВД, занимавшиеся как обычным, так и политическим сыском, были выделены в особое Министерство общественной безопасности, во главе которого встал Пан Хак Се. Впрочем, тогда это министерство просуществовало недолго и в октябре 1952 г. вновь было слито с МВД, причем после этого слияния Пан Хак Се занял пост министра внутренних дел, заменив Пак Ир У, которому суждено было вскоре стать жертвой репрессий. Министерство общественной безопасности возродилось в октябре 1962 г. На первых порах оно сосредотачивало в своих руках контроль над деятельностью как обычной полиции, так и органов политического сыска, которые подчинялись специальному "отделу политической охраны". В феврале 1973 г. этот отдел был превращен в самостоятельное Министерство политической охраны государства. В апреле 1982 г. состоялась ещё одна реформа, довольно необычная: Министерство политической охраны государства, которое с этого времени стало называться просто Министерством охраны государства (МОГ), стало (равно как и военное ведомство, и Министерство общественной безопасности) партийным органом, подчиняющимся непосредственно ЦК ТПК.

Задачи административного контроля над населением МОГ решает не одно, а в тесном контакте с Министерством общественной безопасности (МОБ), которому подчиняется обычная полиция. Большинство простых корейцев имеют дело с МОГ только в тех случаях, когда им особо не повезёт, в то время как повседневный контроль над их жизнью поручен органам МОБ. Именно они осуществляют регистрацию населения, выдают разрешения на поездки по стране, именно к ним стекается повседневная информация о поведении, поступках, высказываниях большинства корейцев.

Уникальной, но в то же самое время и имеющей глубокие корни в дальневосточной традиции особенностью системы политического контроля, существующей в современном северокорейском обществе, является институт круговой поруки. Все население Северной Кореи разделено на так называемые народные группы "инминбан", в которые объединяются по месту жительства от двадцати до пятидесяти, а в среднем – около сорока семей. Обычно это либо жители небольшого квартала сельских домов, либо многоэтажного дома, либо даже одного подъезда в таком доме. Во главе каждой группы стоит чиновник, который несёт ответственность за все, что происходит с членами его подведомственной "народной группы". Обычно он бдительно следит за благонадёжностью и добронравием своих подопечных, ведь любой их крупный проступок может стоить ему неприятностей. Называют этих чиновников – "инминбанчжан", то есть "начальник народной группы". По его разнарядке члены "народной группы" должны участвовать во всяческих хозяйственных работах, убирать территорию. Проходят в "народных группах" и собрания, на которых их неработающие члены – по большей части пожилые тетушки – изучают идеи чучхе или слушают рассказы о величии Ким Ир Сена.

Однако главная задача этих низших чиновников – контроль над вверенным им населением. "Инминбанчжан", в частности, может войти в любую из подопечных ему квартир как днем, так и ночью, каждый кореец, ночующий не у себя дома, обязан связаться с тем "инминбанчжаном", в подчинении которого находится ставшая его ночлегом квартира, предъявить свои документы, объяснить причину своего появления и получить письменное разрешение остаться на ночь (для этого в "народной группе" существует специальный гроссбух). Без согласия этого чиновника нельзя уехать в другой город к родственникам, о выездах в командировки тоже следует ставить его в известность. Даже студенты, прибыв на каникулы, обязаны доложиться об этом "инминбанчжану". Власть "инминбанчжанов" достаточно велика, в некоторых случаях они могут даже выслать неугодных из Пхеньяна. В случае, если кто-то из членов "народной группы" совершит особо тяжелое политическое преступление, то тем или иным наказаниям могут подвергнуться все её члены. Система эти восходит к древнейшим временам, к эпохе легистских экспериментов в Китае в Ш в.до н.э.

Роль системы "инминбан" трудно переоценить, ибо она обеспечивает возможность осуществлять непрерывный контроль над всеми областями жизни северокорейцев. Во многих отношениях эта система более эффективна, чем даже самая разветвленная сеть полицейских осведомителей, ведь то обстоятельство, что тайным агентам приходиться действовать, по определению, тайно, и находить какие-то объяснения тем или иным своим поступкам или вопросам, во многом затрудняет их деятельность. "Инминбанчжан", напротив, имеет официальное право контролировать и задавать вопросы, в том числе и такие, какие полицейский осведомитель не смог бы задать, не рискуя быть раскрытым. Разумеется, это не означает, что осведомителей в Корее нет – из, скорее всего, не мало, да и "добровольные" доносы власти, как мы видели из приведенных выше примеров, поощряют.

Контроль над населением очень облегчает то обстоятельство, что передвижение по стране крайне ограничено. Без специального разрешения органов безопасности никто не имеет права выезжать за пределы своего уезда. Билет можно купить, лишь предъявив это разрешение. Перроны железнодорожных станций тщательно огорожены и часто охраняются солдатами внутренних войск, пройти на перрон можно только через контрольный пункт, предъявив вооруженным часовым (а если дело происходит на мелких станциях, где их нет,– то девушке-контролеру) свои документы, билет и разрешение на поездку. Мне самому довелось видеть это разрешение – небольшой голубоватый листочек с именем, указанием учреждения, цели и продолжительности поездки. За попытку проникнуть без этого документа в соседний уезд полагается 15 суток принудительных работ и, разумеется, водворение на прежнее место жительства. Естественно, возникает вопрос: а как же быть тем, кто хочет встретиться с родственниками или же друзьями, живущими в соседнем уезде? Для них существует система вызовов, органы безопасности выдают разрешение на поездку, если есть официально заверенное приглашение от родственников.

Однако, "нет худа без добра", и у этой уникальной, не имеющей себе равных в мире системы тотального контроля есть один хороший побочный результат: она заметно снижает уровень преступности. Дело в том, что в Северной Корее ныне практически невозможно скрыться от властей. Во-первых, нельзя купить билет и уехать в "неизвестном направлении", во-вторых, появление любого подозрительного будет тут же замечено "инминбанчжаном". Если добавить к этому карточную систему фактически на все виды товаров, которая превращает "свободные" деньги в бумажки, и суровость наказаний, то ясно, почему Северная Корея – страна с низким уровнем преступности (хотя, в девяностые годы эта ситуация стала меняться к худшему). Стоит, впрочем, учесть и то, что корейцы вообще, как показал исторический опыт, в том числе и в Южной Корее – народ, малосклонный к преступной деятельности. В той же Южной Корее, например, уровень преступности во много раз меньше, чем, скажем в США, хотя бедности и даже нищеты там несравненно больше, да и структура преступности совсем иная: если мошенничества, взяточничество, должностные и финансовые преступления, равно как и всякие драки на бытовой почве встречаются довольно часто, то убийства с целью ограбления или разбойные нападения – крайняя редкость.

Одной из важнейших задач, которую преследует система административно-полицейского контроля в Корее, является обеспечение "герметичности" корейского общества, организация жесткого контроля над информацией. В Корее запрещена продажа приемников со свободной настройкой: все продающиеся (точнее – выдающиеся по ордерам и талонам, а также в качестве "подарков Великого Вождя") приемники имеют фиксированную настройку на волну пхеньянского радио, причем представители МОБ систематически проводят внезапные рейды на дома владельцев приемников с целью их проверки. Даже в том случае, если кореец покупает приемник в валютном магазине или привозит его из-за границы, он обязан немедленно сдать его в Управление общественной безопасности для переделки, после которой с помощью приемника можно слушать только идейно проверенное пхеньянское вещание. Наличие у кого-либо непеределанного приемника уже само по себе считается преступлением. Другим средством информационного контроля над населением является чрезвычайно развитая система спецхранов в библиотеках. В отделы специального хранения попадает вся иностранная литература и (вполне в духе Оруэлла) все корейские издания более чем 10- или 15-летней давности, за исключением чисто технических, так что северокорейцы лишены возможности проследить за колебаниями линии властей по старым изданием.

***

В результате многодесятилетней деятельности северокорейских властей в стране удалось создать стройную систему тотального контроля и, пожалуй, реализовать старую мечту иных утопистов (и кошмар антиутопистов) – построить общество, в котором все стороны жизни индивида если и не управляются властями, то по крайней мере им известны и отчасти контролируются. Насколько эффективна эта система? Северокорейское государство существует уже полвека, за которые в мире произошли немалые изменения. Уже само это обстоятельство показывает, что эффективность северокорейской системы политического контроля (равно как и тесно связанной с ней системы идеологической обработки населения) достаточна велика. Сколько бы лет ни отпустила еще история северокорейскому государству, оно всегда будет привлекать внимание историков и социологов именно как образец тотально контролируемого общества, просуществовавшего в течение достаточно долгого времени.

С другой стороны, эффективная система полицейского контроля и репрессий является важным (хотя и далеко не единственным) фактором, который позволил этому обществу просуществовать так долго. Стабильность обеспечивается не только готовностью режима карать за малейшие проявления недовольства. К главным ее особенностям относится тотальный контроль за всеми сторонами жизни корейцев, осуществляемый через систему групп "инминбан" и во многом носящий взаимный характер. Не только перемена места работы или жительства, но и просто передвижение по стране (а во многих случаях – и просто ночь, проведенная вне дома) невозможны без одобрения властей. Любые виды собраний, даже проводимых на дому, будет немедленно взяты на заметку, а начальник народной группы обычно в общих чертах знает даже круг знакомств всех своих подопечных. Понятно, что в подобной ситуации деятельность даже минимально организованных оппозиционных групп становится невозможной. Вдобавок, широкое применение принципа семейной ответственности заставляет многих недовольных, которые, возможно, и рискнули бы собой, воздерживаться от действий, которые мог привести не только к их гибели, но и к страданиям их семей. Наконец, разделение населения на наследственные группы, одни из которых являются привилегированными, а другие, напротив, дискриминируемыми, позволяет заранее изолировать тех, кого происхождение позволяет считать потенциальными врагами режима. Все эти особенности обеспечивают северокорейскую режиму немалую стабильность, хотя было бы серьезным упрощением считать, что своим политическим выживанием Пхеньян в бурные для коммунистических режимов девяностые годы был обязан только эффективной работе политической полиции.

Одной из характерных черт северокорейского общества является всеобъемлющий государственный контроль, который касается всех сторон жизни корейца. По-видимому, не будет особым преувеличением сказать, что Северная Корея – наиболее контролируемое общество современного мира. В этой статье хотелось бы остановиться как на истории, так и на современных методах административно-полицейского контроля над населением в Северной Корее. Границы этой темы довольно расплывчаты, тем более, что понятие "политический контроль" очень широко и, вдобавок, трудно провести четкую грань между, скажем, административно-полицейским и экономическим контролем (лишение карточек, например, по решению местной администрации – к какой области это относится?). Тем не менее мы постараемся остановиться на тех методах контроля, которые в той или иной степени носят репрессивный характер и связаны с деятельностью полицейского аппарата. Главными источниками послужили сведения, собранные автором за время бесед с северокорейцами как в самой КНДР, так и за ее пределами, и южнокорейские публикации, также по большей части опирающиеся на сообщения перебежчиков.

К сожалению, сведения эти неполны и зачастую противоречивы (и, зачастую, даже сознательно фальсифицированы), но, тем не менее, тема представляется настолько интересной, что ее имеет смысл предварительно рассмотреть ее даже на основании этих заведомо скудных и, порою, не очень надёжных источников. Вообще говоря, изучение репрессивного аппарата в недемократических обществах неизбежно сталкивается с одной парадоксальной закономерностью: чем эффективнее и жестче контроль над населением, тем меньше внешний мир знает о происходящих там репрессиях. Порою это ведет к неожиданным результатам: когда какой-либо режим начинает смягчать полицейский контроль, то есть, иначе говоря, относиться к своим подданным мягче, у недовольных появляется не только возможность сказать что-то, но и быть услышанным за пределами страны. Поэтому с точки зрения стороннего наблюдателя это смягчение часто сопровождается волной критических публикаций в зарубежной прессе, и может даже восприниматься как "ухудшение", а не улучшение ситуации. Хорошим примером тому является Китай. Когда в начале семидесятых маоцзедуновский террор достиг своего пика, информация о пытках, расстрелах, тюрьмах почти никогда не проникала в западную печать. Когда режим неизмеримо смягчился, и когда вполне реальные (а не сфабрикованные политической полицией) диссиденты получили возможность общаться с иностранными журналистами, западная печать вдруг оказалась заполненной публикациями о "правах человека в Китае". Нечто подобное происходило и в СССР двумя-тремя десятилетиями ранее, когда реформы Хрущева сделали оппозиционную деятельность возможной (в обоих случаях немалую роль играл и элемент сознательной политической манипуляции, использования "проблемы прав человека" для достижения определенных политических целей, но это уже другая сторона медали).

КНДР, к несчастью большинства ее жителей, все еще находится на стадии тотального политического и информационного контроля, со всеми вытекающими отсюда последствиями, в том числе и нехваткой объективной информации о том, как же там осуществляется контроль над населением.

***

В ходе этой кампании все население Северной Кореи было впервые разделено на 3 группы: "враждебные силы", "нейтральные силы" и "дружественные силы". Это трехчленное деление сохраняется и поныне. К "враждебным силам" были отнесены:

1) семьи перебежчиков на Юг; 2) бывшие помещики, предприниматели, торговцы и служители культа, а также их семьи; 3) не вернувшиеся на Север пленные и члены их семей; 4) бывшие сотрудники японской колониальной администрации и их семьи; 5) семьи лиц, отбывающих тюремное заключение, а также сами бывшие заключённые; 6) "фракционеры" (то есть те члены партии, что выступали против действий Ким Ир Сена), и их семьи. К "дружественным силам" были отнесены: 1) семьи погибших революционеров; 2) семьи погибших военнослужащих; 3) кадровые работники и их семьи. Остальное население попало, естественно, в разряд "нейтральных сил".

Так была заложена основа жесткого, по сути - сословного деления населения на неравноправные и наследственные категории, которое стало характерной чертой политической организации северокорейского общества. Система эта сложилась под явным влиянием маоистского Китая, где с конца 50-х гг. тоже существовали похожие квазисословные группы населения, однако в Корее это деление, во-первых, было куда более дробным, и, во-вторых, просуществовало в течение куда более долгого времени.

К началу 1961 г. кампания по выявлению и выселению "контрреволюционных элементов" успешно завершилась. Однако резкая активизация военных приготовлений в начале 1960-х гг. и продолжающееся ужесточение внутренней политики кимирсеновского режима потребовали проведения новой, более тщательной, проверки населения на лояльность. Проверка эта началась в 1964 г. в соответствии с постановлением "О дальнейшем усилении работы с различными слоями и группами населения" принятым восьмым пленумом ЦК ТПК четвёртого созыва в конце февраля. Постановление предписывало провести новое перераспределение населения по категориям, причем новым (не таким, как в 1957-1960 гг.) и существенно более дробным. Работа эта проводилась в 1964-1969 гг. силами так называемых "групп 620", специально сформированных для этой цели. Как и в 1957-1960 гг., эта деятельность сопровождалась высылками, арестами и казнями врагов режима (как реальных, так и потенциальных или просто выдуманных). Завершилась кампания установлением новой системы разделения всего населения Северной Кореи на группы. Система эта с некоторыми изменениями действует и до настоящего времени, поэтому на ней следует остановиться поподробнее.

Все население КНДР в зависимости от своего происхождения подразделяется на 51 группу, которые образуют три слоя: "основной", "колеблющийся" и "враждебный".

К "основному слою" относятся следующие 12 групп:

1) Рабочие, выходцы из рабочих семей; 2) Выходцы из крестьян-батраков; 3) Выходцы из бедных крестьян; 4) Служащие государственных учреждений; 5) Члены ТПК; 6) Члены семей погибших в боях участников революционной борьбы; 7) Члены семей покойных участников революционного и национально-освободительного движения; 8) Революционные интеллигенты (то есть такие интеллигенты, которые получили образование уже после Освобождения); 9) Семьи убитых в годы войны мирных жителей; 10) Семьи солдат, погибших на Корейской войне; 11) Семьи военнослужащих; 12) Герои войны.

К "колеблющемуся слою" относится 9 групп: 13) Бывшие мелкие торговцы-разносчики; 14) Бывшие средние торговцы; 15) Бывшие ремесленники; 16) Бывшие владельцы мелких предприятий; 17) Бывшие владельцы мелких предприятий сферы обслуживания; 18) Бывшие владельцы средних предприятий сферы обслуживания; 19) Семьи лиц, ушедших на Юг во время Корейской войны, но при этом не совершивших никаких действий, направленных против северокорейского политического и государственного строя; 20) Бывшие крестьяне-середняки; 21) Выходцы с Юга, не принимавшие участия в так называемой "фракционной деятельности" (то есть, попросту, не связанные с коммунистическим движением в Южной Корее).

Как и следует ожидать, наиболее дробная классификация существует для людей, которых нынешний северокорейский режим относит к "враждебному слою". Существует ни много ни мало 30 видов врагов:

22) Рабочие со сложным социальным происхождением, то есть те люди, которые хотя и стали рабочими после Освобождения, до этого были предпринимателями или чиновниками; 23) Бывшие кулаки, то есть крестьяне, использовавшие в своих хозяйствах наемный труд; 24) Бывшие торговцы, представлявшие национальный мелкий и средний капитал; 25) Бывшие помещики, то есть лица, владевшие до земельной реформы 1946 г. более чем 5 чонбо (1 чонбо = 0,99 га) земли; 26) Лица, занимавшиеся прояпонской или проамериканской деятельностью; 27) Бывшие реакционные чиновники, служившие в японской колониальной администрации; 28) Семьи лиц с хорошим социальным происхождением, совершивших преступные действия и бежавших на Юг во время войны; 29) Семьи лиц с чуждым социальным происхождением, бежавших на Юг во время войны; 30) Вернувшиеся в 1950-е гг. из Китая в Корею китайские корейцы; 31) Вернувшиеся в 1960-е гг. из Японии в Корею японские корейцы; 32) Перебежчики с Юга, не относящиеся к категории No.21; 33) Старая интеллигенция, получившая образование ещё до Освобождения; 34) Лица, исповедующие протестантизм и исполняющие протестантские обряды; 35) Лица, исповедующие буддизм и исполняющие буддистские обряды; 36) Лица, исповедующие католицизм и исполняющие католические обряды; 37) Местные конфуцианцы; 38) Лица, исключённые из ТПК; 39) Бывшие кадровые работники, снятые с постов; 40) Лица, служившие во время оккупации Северной Кореи американо-южнокорейскими войсками в полиции и государственном аппарате Юга; 41) Семьи лиц, отбывающих тюремное заключение; 42) Лица, связанные со шпионскими организациями и члены их семей; 43) Антипартийные, контрреволюционные, фракционные элементы; 44) Семьи лиц, наказанных за политические преступления; 45) Лица, освободившиеся после отбытия срока наказания за политические преступления; 46) Лица, склонные к хулиганским поступкам; 47) "Подозрительные женщины" – бывшие шаманки, куртизанки-кисэн и их ближайшие родственницы; 48) Лица, освободившиеся после отбытия срока наказания за хищения, растраты и иные экономические преступления; 49) Бывшие члены Партии молодых друзей небесного пути; 50) Бывшие члены Демократической партии; 51) Бывшие капиталисты, собственность которых была национализирована в 1946 г.

Остальные жители страны относятся, как можно легко догадаться, к "колеблющемуся" слою. То, к какому слою и даже к какой конкретно из этих многочисленных групп принадлежит тот или иной человек, оказывает огромное, а порой – и определяющее влияние на его судьбу. От этого зависит поступление на работу или учебу, а, значит, и уровень жизни, возможность жить в Пхеньяне и других престижных городах, тяжесть приговора в случае суда, и многое другое. Например, у представителей "враждебного слоя" обычно нет никаких шансов ни поступить в столичный вуз, ни жить в Пхеньяне и Кэсоне. Представители наиболее дискриминируемых группировок, как правило, могут найти себя супруга только среди товарищей по несчастью (ситуация, известная по маоцзедуновскому Китаю), что окончательно превращает такие группировки в замкнутые наследственные касты неприкасаемых.

При рассмотрении оценок Р. Кагана следует помнить, что только численность ТПК, все члены которой по определению относятся к основному слою, в 1980 г. составляла, как была сообщено на VI съезде, "2-3 миллиона человек" и с тех пор, бесспорно, увеличилась. Кроме того, к основному слою следует отнести и практически всех жителей Пхеньяна и Кэсона, а это ещё около двух миллионов человек, частично беспартийных и, таким образом, лишь частично входящих в упомянутые выше "2-3 миллиона". Кроме того, в состав "основного слоя" входят и семьи военнослужащих немалочисленная группа, если учесть, что в северокорейской насчитывается более миллиона солдат и офицеров. Так что даже по самым приблизительным минимальным оценкам численность "основного слоя" едва ли может быть меньше 4-5 миллионов человек. Скорее же всего, она существенно выше.

Имеет смысл сказать несколько слов о корейских местах лишения свободы, без которых эффективный контроль режима над населением был бы немыслим. Все корейские тюрьмы и лагеря можно разделить на две группы: лагеря, в которые направляются политически неблагонадёжные элементы и политические преступники; и "обычные" лагеря и тюрьмы, в которых содержатся лица, осуждённые судом за уголовные преступления. Из известной на настоящий момент информации создается впечатление, что "сегрегация" между уголовными и политическими преступниками соблюдается в КНДР достаточно строго.

К первому типу лагерей относятся так называемые "районы действия постановления No.149" и "особые районы объектов диктатуры". "Районы действия Постановления No.149" (149 хо тэсанъ чиёк) были созданы в конце пятидесятых годов в северных малонаселенных провинциях после принятия уже упоминавшегося постановления Совета министров за No.149, которое предусматривало выселение нежелательных элементов в отдаленные горные местности. Высланные туда люди не являются заключенными в точном смысле слова. Скорее, они находятся на положении, напоминающем статус советских "спецпереселенцев" 30-50-х гг. (возможно, что здесь существовало прямое влияние): в удостоверениях личности у них ставится соответствующая отметка, они обязаны периодически отмечаться в местном управлении общественной безопасности, без разрешения "органов" они не могут покинуть своего поселка или пригласить кого-либо к себе. Высланные в эти районы люди занимаются преимущественно тяжелой физической работой, хотя бы по той причине, что никакой другой работы там нет. Парадоксальность ситуации заключается в том, что, если наши предположения о влиянии сталинской системы "спецпереселенцев" на "Постановление No.149" верны, то его авторам не надо было тратить много времени на изучение советского опыта: "спецпереселенцами" в 1937-1945 гг. было большинство советских корейцев, в том числе и те, кто в конце 1950-х гг. занимал заметные посты в КНДР.

В последнее время появились первые достоверные сведения о жизни в "особых районах объектов диктатуры". Это связано с тем, что нескольким бывшим заключенным удалось через некоторое время после освобождения из заключения бежать в Южную Корею. На основании их рассказов можно представить уклад жизни, существующий в лагерях этого типа.

В целом режим в "особых районах" близок к тюремному. Территория района обнесена колючей проволокой и охраняется, находящиеся там